Чужое преступление

Поставив "Мое преступление" драматурга Луи Вернейля, Театр имени Н.В.Гоголя продемонстрировал, что французская "хорошо сделанная пьеса" в нашем российском контексте может выглядеть как не очень хорошо сделанная. Чем более "по-французски" раскованно и бегло работает режиссер Сергей Яшин, чем последовательнее учитывает он законы жанра и вторит драматургической манере Вернейля, тем явственнее выявляется легковесность сюжета и односложность характеров. И то и другое, по нашей традиционной шкале ценностей, является несомненным недостатком. И это не просто предубеждение - несерьезное искусство в российской интерпретации действительно как-то не звучит. Как свидетельствует спектакль, наш театр еще в состоянии такое искусство воспроизводить, пользуясь зарубежными стандартами. Но лично мне трудно всерьез к такому искусству относиться. Однако аудитория постановку явно принимает с энтузиазмом. Видимо, этот спектакль можно прочитывать по-разному в зависимости от индивидуального настроя.

Если мысленно перевоплотиться в адепта постановки, то прежде всего следует заметить, что в "Моем преступлении" доминирует настроение беспечности в отношении персонажей к собственным проблемам и самой жизни. Как бы дурно ни было их бытие - нищенское существование, атаки кредиторов и богатых развратников, предательство возлюбленного, несправедливое обвинение в убийстве, наконец, - оно их не тяготит и не угнетает. Мадлен Вердье (Наталья Антонова) и ее верную подругу Полин (Анна Галионова) практически невозможно смутить и по-настоящему огорчить ничем. Они проявляют по-истине легендарное французское легкомыслие. Отходчивость мгновенно переходит в веселую находчивость, обеспечивая абсолютную непотопляемость. Живые люди так не умеют. И потому сидят и радуются, завидуя персонажам "Моего преступления" белой завистью.

В такой комедии проблемы как бы подстраиваются под веселую несерьезность действующих лиц. Мадлен без долгих сомнений берет на себя роль преступницы. Полин - роль ее адвоката. Полицейские и присяжные заседатели как бы в шутку выдвигают обвинение, шутя разбирают дело, будучи совершенно не озабочены важностью вопроса, шутя и полуслучайно оправдывают. А репортеры с удовольствием создают Мадлен популярность, и соответственно, положение в обществе. Подлинный преступник, Дезире Шомет (Олег Гущин), обойденный капризной фортуной и не отличающийся утонченной расторопностью Мадлен, прибегает к шантажу. И почти без каких-либо существенных трудностей получает денежную плату за свое молчание. Андрэ Бонар (Даниил Страхов), променявший было Мадлен на нелюбимую, но богатую невесту, воссоединяется с ныне знаменитой и преуспевшей героиней. Конфликты возникают для того, чтобы на них с хохотом поглазели зрители и сами персонажи перед тем, как с блеском их разрешить. Не жизнь, а сплошной триумф.

Почему бы и не дать людям расслабиться и на время забыться от истинной сложности и противоречивости бытия? В этом нет ничего предосудительного. Такой "подарок" для аудитории удастся сочувственному театру в том случае, если на время спектакля сидящие в зале не будут постоянно думать о том, что мир на подмостках - ненастоящий, условный. Неправдоподобие должно быть убедительно ярким и настолько увлекательным, чтобы здравый трезвый разум не мог победить захватывающих эмоций, которые подключают зрителя к сценическим событиям как к доподлинно волнительным. Однако в данном случае, на мой взгляд, именно эта иллюзия реальности и существенности происходящего оказывается не столь уж эффектной. Актеры изображают людей, не столько погруженных в свои перипетии, сколько старательно представляющих свою жизнь. Действующие лица ведут себя так, словно прежде всего помнят, что участвуют в игре и что они - персонажи, а не просто живые люди. И как выдуманным персонажам "хорошо сделанной пьесы" им не может быть по-настоящему больно и плохо. Такое впечатление, будто они вообще живут не для самих себя, а для комических эффектов. Подобная самоотверженность, конечно, подкупает, но лишает нас возможности отдаваться со-переживанию. Тут не за кого переживать - с самого начала спектакль не оставляет нам сомнений, что здесь стабильна почти полная свобода от страданий и неминуем хеппи-энд. Как бы герои себя ни вели, они явно ничем не рискуют. Автор их прикроет. И нам незачем тратить на таких персонажей свои душевные силы. Персонажам это не нужно. Им и так вполне уютно. Особенно - многочисленным второстепенным лицам, образующим сонм бездарей и глупцов, чья мелочность, безмозглость и эмоциональная тупость уже граничат с маразмом и идиотизмом. Такой комизм "душевной неполноценности" опять же является неотъемлемой частью скорее французской школы юмора, и поделать тут ничего нельзя. Но в больших количествах воспринимать эту школу тяжело - внутренний антиэстетизм образов создает болезненное впечатление.

Сюжет пьесы на самом деле весьма подходит для жизни пускай и не вполне благополучной, зато мирной и рутинной, когда основное ощущение публики - тоска по динамике и событийности. Тогда сам факт того, что смерть человека становится поводом для авантюры и трамплином к карьерному взлету, можно рассматривать не как проявление цинизма, но как игровую условность жанра, для которого нет ничего святого. "Хорошо сделанная пьеса" изначально рассчитана на то, что люди сумеют к любой теме отнестись как к сырью для развлечения. Однако "Мое преступление" попало на нашу сцену сейчас, в эпоху драматической конфликтной событийности,когда от отсутствия динамики бытия вряд ли кто сильно страдает. И подобная пьеса читается иначе. В ликующем ее восприятии аудиторией видится готовность в комедийной форме обжить тот непреложный факт, что человеческая жизнь теряет ценность, а бестрепетное убийство вызывает уважение и внимание - как образ действий сильнейшего. И самое главное - преступление мыслится в системе понятий капиталистического бизнеса. Оно должно становиться частной собственностью. Оно должно приносить выгоду, притом на формальных законных основаниях. Наивный забулдыга Дезире Шомет всегда останется на обочине буржуазного мира, поскольку не в состоянии сам воспользоваться своим преступлением и как бы невольно отдает его в вечную аренду сообразительной Мадлен. Таковы жестокие законы конкуренции. Жизнь становится настолько прагматичной, что к убийству и смерти относятся как к статье спекуляций и дохода. Тем более, что других статей дохода у героев не наблюдается. Сюжет из жизни обездоленных авантюристов, стремящихся соответствовать требованиям скромного буржуазного обаяния и финансовой состоятельности. Тема явно не для чисто невинного развлечения, но, скорее, для трагифарса, требующего от спектакля не перманентной умиротворяющей разрядки, а наоборот - нагнетания напряжения. Но как всегда, мы питаемся иллюзиями. Живем в эпоху дикого капитализма, а спектакли ставим так, будто уже вступили в стадию стабилизации и утомления от одинаковых буржуазных буден.