Василий Лановой: Кино – это сладкая, очаровательная любовница, а театр – семья, родной дом

            Народному артисту СССР Василию Семеновичу Лановому - 75!  Несмотря на почтенную дату, он по-прежнему вызывает восхищение публики, особенно у представительниц прекрасного пола.  Он красив, энергичен, верен своим идеалам и убеждениям. Сегодня на сцене Вахтанговского театра Василий Лановой  занят в четырех спектаклях. Играет  Абеля в «Посвящении Еве» и Фредерика в комедии «Фредерик, или Бульвар преступлений» Э. Шмитта, Бернарда Шоу в «Милом лжеце» Дж. Килти и Старика в премьерной драме «Последние луны». И после каждого спектакля зрители подолгу не расходятся и кричат любимому артисту: «Браво!»

 – Василий Семенович, вы одинаково известны и любимы миллионами зрителей и как артист театра, и как  актер кино, и как замечательный чтец. Еще вы занимаетесь преподавательской деятельностью.  Чему сегодня отдаете предпочтение, уделяете больше времени?

  – Как воспитанный человек, я всегда представляюсь так: я – артист Театра им. Евгения Вахтангова и актер кино. В кинематографе работаю с 1953 года, то есть более пятидесяти пяти лет. В театре с пятьдесят седьмого, стало быть, – пятьдесят один год. Никогда не бегал из моего родного Вахтанговского театра ни в какие другие театры, что делали мои друзья в поисках корма.  Всегда оставался на своем посту и горжусь этим.  Лет пятнадцать назад начал заниматься преподавательской деятельностью. Борис Евгеньевич Захава давно меня приглашал, но как-то у меня не было желания и не было времени. А вот начиная с девяносто первого года, когда многим пришлось задуматься о многом, я принял это приглашение. И очень рад, потому что Захава говорил мне: «Вася, дело к старости. Общаясь с молодежью, ты сам становишься моложе. Посмотри на меня, вполне еще стою…» 

Сейчас я заведую кафедрой  художественного слова в нашем Театральном институте им. Щукина. Именно этой кафедрой, потому что люблю художественное слово испокон веку, давным-давно.  Во всяком случае еще со времен занятий в самодеятельности Дворца культуры им. Лихачева, куда мы с Володей Земляникиным – замечательным актером, который сейчас работает в « Современнике», – зашли гуляючи (неподалеку жили) и наткнулись на афишу «Друзья из Питсбурга» по «Тому Сойеру» Марка Твена. Мы спектакль посмотрели и, что называется, по Гоголю: «И погиб казак, пропал для всего казацкого рыцарства…»  Мы попросились, нас туда записали, и мы  занимались в ДК до десятого класса.  Именно там, в самодеятельности, нам и начали преподавать художественное слово.

В сорок восьмом году  мы уже начали делать большие литературные композиции из классических произведений.  И мне попался отрывок из Толстого – выезд Наташи Ростовой на бал. Я его и сейчас помню…  Вот с тех пор эта любовь к русской прозе, поэзии осталась со мной навсегда.  Я много читал, во времена Советского Союза была масса выездов, была целая государственная индустрия художественного чтения – читали Журавлев, Смоленский, Астангов, Юрский.  С девяносто восьмого эта индустрия была вырублена под корень. К своему семидесятилетию, пять лет назад, я написал Лужкову заявку, что пора восстанавливать интерес к этой грандиозной культуре художественного слова и нужно создать в Москве театр Слова. Такая записка была мной написана, многие меня тогда поддержали.  «Слово сильнее власти…» – говорил еще Владимир Владимирович Маяковский. Но прошло уже пять лет, а воз и ныне там…  Ощущение такое, что мы еще не дожили до того времени, когда нам нужен такой театр с вниманием к русскому слову, великому русскому слову.  Иногда это заменяют короткими компаниями – Год русского языка в Китае, там-то, там-то, и в таких случаях я много разъезжаю по миру, недавно был  в Англии, в Болгарии. И везде наши вечера проходят прекрасно.  Любителей русской словесности невероятно много и за границей. А вот в Москве для театра Слова места пока не могут найти.

– В жизни каждого человека, особенно творческой личности,  бывают встречи, которые определяют судьбу, на долгие годы становятся источником вдохновения или своеобразным «камертоном», что не дает настоящему артисту возможности

«сфальшивить», взять «не ту ноту». У вас были такие встречи?

– В моей жизни было много  подарков. Один из них – это друзья, которых мне бог подарил от доброй и широкой души. Они были, как правило, старше меня и были легендами. И мне, хлопчику из украинского села, эти встречи были очень важны. Мой первый учитель Сергей Львович Штейн, который одно время был  режиссером в Театре им. Ленинского комсомола, приводил к нам на самодеятельные спектакли даже Галину Сергеевну Уланову. Однажды она посмотрела постановку и сказала Штейну: «Слушайте, Сережа! А вот этот мальчик (указала на меня), он может в балет идти. Он такие батманы делает, что у нас никто не сделает. Его надо немедленно к нам!» «Не надо его немедленно к вам, он и нам пригодится», – ответил Штейн.

После седьмого класса приходили к нам в школу и военные. Это было в пятьдесят первом – пятьдесят втором году, когда уже были напряженные отношения с Америкой. К нам пришел майор и стал агитировать идти в летное училище. Я первым поднял руку. Пошел, сдал документы и только много позже узнал, что Сергей Львович, прослышав, что я подал документы в летное училище, поехал туда и попросил меня «зарезать»: «Каким он будет летчиком, еще неизвестно, а актером может состояться приличным». И меня на экзаменах «зарезали».

Из нашей самодеятельности  вышло много замечательного народа  для театра. Это и режиссер Игорь Таланкин, и Танечка Шмыга, и Володя Земляникин, и Валерий Носик, и Алеша Локтев, и Вера Кузьминична Васильева.  Вот какие люди появились из  этой самой студии на окраине Москвы в районе ЗИЛа, где  работали родственники и родители всех наших учеников. А время было какое тяжелое! В сорок седьмом отменили продовольственные карточки. А до этого я помню, как мама из шелухи от картошки решила однажды еще что-то сварить. Мне стало плохо, а она после долго рыдала, глядя на меня. Повторюсь, время было очень тяжелое, но должен вам сказать, я таких счастливых лиц, когда все собирались вместе, такого чувства победителя, которое сидело в каждом человеке, я никогда потом не видел.  Потом все стали чем-то недовольны. А тогда это были счастливые победители – нищие, голодные, но счастливые. Мы все собирались на праздники у завода Лихачева или все вместе катались на коньках. Это было чудо. Я таких хороших лиц уже лет  пятьдесят не видел.  Жили в коммуналке, жили друг на друге. И все были счастливы!  А сейчас все живут отдельно, но все чем-то недовольны и всем чего-то нехватает!

            С Галиной Сергеевной Улановой была замечательная история. Я окончил школу с золотой медалью. И в благодарность за это Сергей Львович повез меня в Большой театр, там давали «Ромео и Джульетту». Ту, первую, легендарную постановку! Галина Сергеевна танцевала, к музыке Прокофьева еще только привыкали. А мне в качестве награды был выдан билет-приглашение. Спектакль был феерический, потрясение  было грандиозное.  И после спектакля Штейн повез меня к Улановой домой. Приехали на Котельническую набережную, в высотку, поднялись. Нам открыла дверь какая-то тетя в тапочках и теплом платке, а было лето, июнь… Платок был серый, толстый…  Она пригласила нас пройти. А так как в балете не говорят, то голос мне ничего не подсказал. Сергей Львович сразу прошел в гостиную, а я чуть замешкался.  Вхожу, сидят Юрий Александрович Завадский, Сергей Львович Штейн, еще кто-то – и стоит в дверях эта тетя в платке. А я глазами все ищу, где же Галина Сергеевна. Наконец, Сергей Львович говорит: «Вася, что ты все время оглядываешься?» «А где же Галина Сергеевна?» – спрашиваю я. И тут эта женщина говорит: «Это я…»  Я был в потрясении. Только что на сцене я видел чудо, а здесь – домашний уют, необычайная простота…  И когда Штейн рассказал, что у меня золотая медаль, что я был на спектакле, Уланова достала коробку, спросила, какой у меня размер ноги, кивнула и подарила мне белые заграничные ботинки. Тогда такой роскоши ни у кого не было, за рубеж никто не выезжал. Я был счастлив.

Но эта история имела продолжение.  Ботинки я носил не снимая. Когда они утратили свой цвет, покрасил их в черный и продолжал носить.  Много лет спустя, когда отмечали семидесятилетие Галины  Сергеевны в Большом театре, она попросила меня и Ирину Купченко провести первое отделение торжественного вечера.  Мы согласились. Праздник был грандиозный. Уланова получила вторую Золотую медаль Героя Социалистического Труда. Среди всех работников культуры только она имела две эти награды. Театр был переполнен. Уланова сидела в ложе одна. Мы провели первое отделение,  отнесли ей цветы, попрощались. И вдруг она меня окликнула: «Вася, когда ботинки вернешь?»  Я эту историю очень люблю. Воистину  не зря Василий Андреевич Жуковский повторял: «…О милых спутниках, которые наш свет своим присутствием для нас животворили, не говори с тоской: их нет; но с благодарностию:  были».  

В училище я учился у Цецилии Львовны Мансуровой, у меня был замечательный педагог по французскому языку  Ада Владимировна Брискиндова, которая мою любовь к поэзии, к чтению четко взяла в свои руки, оформила.  Первой нашей работой была большая пушкинская программа  «Когда постиг меня судьбины рок…» Читали  –  я, Саша Кайдановский и Валя Малявина. Это были два часа чистого времени. И с тех пор, я считаю,  мое чтецкое увлечение  стало профессиональным.

Когда был уже на  третьем курсе, меня пригласили  сниматься в фильме «Как закалялась сталь». В Киеве я встретился с Сергеем Федоровичем Бондарчуком. Он тогда много смотрел западных картин и однажды сказал потрясающую фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Запомни, Вася! Не все в человеческой жизни может быть искусством. Человек – как животное. Обладает определенными вещами, которые не обязательно видеть на экране». Эту мысль я сохранил в себе. И когда сегодня вижу некоторые западные, да и наши картины  с бытовыми или сексуальными излишествами,  то думаю, как жаль, что не всем эту мысль внедрил Сергей Федорович. Я понимаю, что каждое время имеет свою моду, но, надеюсь, что все-таки великая русская культура, литература удержат   новое поколение, хотя бы часть его, на том уровне, на котором наши отцы и прадеды понимали понятия чести, нравственности, красоты…

– Вы часто называете себя  «хлопчиком из украинского села», но ведь родились и выросли вы Москве.  Ваши родители привили вам любовь к земле, которая была их родиной?

– Папа и мама ведь не  стремились в Москву. Так сложились обстоятельства. Мои родители выросли и жили на Украине. Была у них корова, участок земли, был плуг. Словом, они были чисто сельскохозяйственные крестьяне. В тридцать третьем году они сбежали  от голода сюда, в  Москву, и поступили на работу  на химический завод. Когда началась война,  папа и мама вручную разливали на заводе противотанковую жидкость, так называемую «жидкость Молотова». И вот пока в соседнем цехе устанавливали автоматическую линию разлива, семьдесят два человека  эту самую жидкость разливали вручную. Через пять дней ни один человек из этого цеха на работу не вышел. У них у всех была уничтожена нервная система рук и ног.  Всех отправили в Кисловодск на лечение. Они провели там два года. Но в результате до конца жизни мои родители остались инвалидами: мама – первой группы, отец – второй. Но моя мама при этом в сорок четвертом году поехала за мной на Украину. Ходить она не могла, еле-еле передвигала ноги. А ей надо было сделать шестнадцать пересадок с поезда на поезд.  Я спросил потом, как ей удалось доехать.  Она ответила, что каждый раз просила кого-то из военных, кто был рядом, донести ее до поезда. Они брали ее на руки и несли.  Я помню, как она приехала. Дед меня отправлял утром, часов в пять, воробьев гонять. Дело в том, что когда сеяли лен, то налетали птицы, все склевывали, и поле оставалось пустым. Как-то раз я гонял воробьев, и вдруг мне кричат, что мамка приехала. Я бросился бежать. Обогнал одну сестру, вторую. Смотрю, два вола тянут арбу, на ней сидит какая-то женщина – черные волосы, черные глаза, худющая! Я пробежал мимо, а дядька, что  гнал волов, кричит: «Василь, ты куда? Это же твоя мамка!»   

– Роль Павки Корчагина  в картине «Как закалялась сталь» принесла вам всесоюзную известность. Этот образ был вам близок и понятен или приходилось работать, что называется, «на преодоление»?

– У Карамзина в «Истории государства Российского» есть такая фраза: «Дети войны всегда взрослеют быстрее, чем в мирное время живущие дети». Это очень верная мысль. Двадцатого июня сорок первого года, за два дня до начала войны, мама отправила нас троих – двух сестер и меня (четырех, семи и десяти лет) на Украину к дедушке. Родители остались в Москве и должны были приехать  через месяц, отдохнуть и вернуться в город вместе с нами. Двадцать второго июня мы приехали на станцию, сошли с поезда (было  уже светло) и увидели, как над нами  сотни самолетов летели бомбить Одессу. Так началась война. Мы пережили ее у дедушек и у бабушек.  Было и отступление наших, и отступление немцев, и смерть, и виселицы. За эти три с половиной – четыре года  не могло не измениться детское сознание. И один из случаев мне очень запомнился. В октябре месяце нам начали преподавать румынский язык, мы жили рядом с Бессарабией, и эта часть Украины была отдана Румынии. И всегда в школе у нас сидел румын с автоматом, мы же сидели по лавкам  и писали  на спине друг у друга, столов-то не было.  Однажды он не пришел: то ли заболел, то ли уехал куда-то.  Наш учитель попросил закрыть дверь ножкой стула. И сказал, что если на селе узнают, что он нам будет читать, то ему голову оторвут. Закрылись, он достал портфель, оттуда – книгу и прочел: «Николай Островский.  «Как закалялась сталь».  Это был октябрь сорок первого.  И Павка Корчагин вошел в меня, что называется, с плотью и кровью. 

Много позже кинорежиссеры Алов и Наумов пригласили меня пробоваться на роль Павки. Я сказал, что и пробоваться нечего, я должен играть, потому что знаком с Павкой еще с войны.   В девяносто первом журналисты подходили ко мне и ехидно спрашивали: «Ну что, Василий Семенович! Как теперь относитесь к Павке?» Я отвечал: «А вот теперь я уважаю его в тысячу раз больше. И дай бог, чтобы хоть кто-нибудь из ваших детей имел такую светлую, настоящую и бескорыстную цель. И не думал бы только о том, что бы еще приобрести». 

Конечно, были и другие роли, одни  проще, другие интереснее.  Были и  «Иду на грозу» (Тулин), и «Война и мир» (Анатоль Курагин), и «Анна Каренина»  (Вронский). И  «Алые паруса», и «Коллеги», и «Шестое  июня», и «Странная женщина»,  и «Офицеры». И целый ряд других фильмов. Не все достойны того, чтобы о них говорить, но есть картины, которые действительно дороги. Вот, скажем, «Офицеры».  Им уже тридцать восемь лет.  И до сих пор ко мне подходят военные, офицеры и говорят спасибо. Потому что после этой картины они выбрали профессию – родину защищать. Картина  «Офицеры» вот уже почти сорок лет,  на мой взгляд, делает  очень важное дело. Я рад, что она не только моему поколению любезна, но и молодежь ее принимает.   В течение года   ее много раз показывают.   И думаю, что это правильно. Там есть русский дух, «там Русью пахнет». Уже нет ни Жоры Юматова, ни Владимира Дружникова, ни режиссера  Владимира Рогового, ни замечательного оператора Михаила Кириллова. А фильм – жив…

– Более полувека вы проработали в Театре им. Евг. Вахтангова. По давно сложившейся традиции пришли туда из Щукинского училища. Первые годы профессиональной жизни стали  для вас испытанием?

– Театр им. Евг. Вахтангова очень многие годы был  одним из лучших. Он был гордостью русской театральной культуры.  Он переживал  разные периоды, переживал взлеты и падения.  Были трагические страницы, были страницы великие…  Я пришел в Вахтанговский театр в пятьдесят седьмом году, пришел из училища, на которое был обижен, потому что меня исключили из него за съемки в картине «Как закалялась сталь». Студентам тогда категорически запрещалось сниматься. Но я рассчитал, что за лето – проскочу, успею сняться, и никто не узнает.  И вот я лечу из Киева в Москву. Открываю газету «Правда» и вижу  свой большой портрет с подписью: «Студент третьего курса Василий Лановой снимается в роли Павки Корчагина». Когда пришел в институт, мне дежурные сказали, чтобы я зашел к  ректору Захаве. Сразу понял, что беда.  Захава сообщил, что вынужден  отчислить  меня из училища. Позже узнал, что перед тем как отчислить меня, Захава  собрал всех преподавателей и сказал: «Делайте что хотите, но я не должен выгонять его из училища. И я должен  его выгнать. Придумывайте, что делать?» И они придумали: повесили два приказа. Один – исключить. Другой – перевести на третий курс.   Так что вместо четырех лет, я учился в Щукинском училище пять.  Что, кстати, пошло мне на пользу.  И вот после этого я и оказался в Театре им. Вахтангова.  Надо заметить, что меня хотели и из комсомола выгнать. Но кто-то одумался и сказал, что выгонять за то, что артист играл Павку Корчагина, как-то не очень хорошо.

Великие актеры работали в ту пору в Театре им. Вахтангова – Михаил Астангов, Николай Плотников, Николай Гриценко, Цецилия Мансурова. Начинали тогда Юлия Борисова, Михаил Ульянов, Юрий Яковлев, Владимир Этуш.  И вот быть в таком окружении, работать с ними – это было для молодого актера великим счастьем.   Моя жизнь в театре была и есть – самая интересная, самая важная, главная. Потому что кино – это сладкая, очаровательная любовница, а театр – это семья, родной дом.

– Актеры вашего ранга редко снимаются в эпизодах. Но в фильме Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны» вы, будучи уже очень известным артистом,  сыграли генерала Вольфа. Почему согласились на эту роль?

– Танечка Лиознова – замечательная, удивительная женщина. Собрать на маленькие эпизодические роли знаменитых артистов могла только она. Ко мне приезжала три раза. Уговаривала. Вообще в жизни она была как танк, а вот на съемочной площадке отличалась деликатностью, тактом. Вначале она наблюдала за артистом, как он сам «барахтается» в роли. А потом, как мать ребенка, чуть-чуть подталкивала в нужную ей сторону. В моей главной сцене  я снимался с Валентином Гафтом, Алексеем Эйбоженко, Вячеславом Шалевичем.  Первое, что она мне сказала: «Вася,  не надо Вольфа делать бандитом, негодяем и мерзавцем. Это война. Он – противник. Он был образованным человеком, закончил два европейских института. Это был человек, который способствовал тому, что картины итальянских художников не были вывезены из Италии. Это его заслуга. Так что генерал Вольф – образованный, интересный человек». 

И вот спустя несколько лет я иду по Пушкинской площади и встречаю Юлиана Семенова, по книге которого снимался фильм. Он мне: «Старик! Я вчера вернулся  из Кельна, видел твоего…  Генерал  Вольф жив, здоров, весит килограммов сто пятьдесят. Он лучше выглядит, чем ты. Я его спросил, видел ли он «Семнадцать мгновений весны» и как ему понравился актер, который его играл. Он сказал, что ты абсолютно на него не похож, потому что худой.   «Так это же хорошо, что вас сыграл наш худой Лановой», – ответил я. А Вольф: «Хорошо, я пошлю вашему худому Лановому коньяк». «Где же коньяк, Юлик?» А Семенов: «Извини, старик, долго летели…»

– Василий Семенович, кроме ролей героико-романтических, а их у вас было немало, особенно в кино, в театре  вы всегда стремились быть артистом разноплановым, играли принца Калафа в  сказке «Принцесса Турандот» Гоцци,  Роланда в водевиле «Девушка-гусар» Кони,  Ковьеля в комедии «Мещанин во дворянстве» Мольера. У вас была внутренняя потребность в характерных ролях или участие в спектаклях, сделанных в «легком жанре», было производственной необходимостью?

– Актер Вахтанговской школы должен уметь все: от высокой трагедии до водевиля.  В кино мне один раз только довелось сыграть комедийную роль, потом не предлагали, говорили, что «лицом не вышел». А в театре я использовал любую возможность, чтобы сыграть в комедии. Однажды я попросил у Рубена Николаевича Симонова роль маркиза Па Де Труа в «Золушке», хотя он предлагал мне Принца. Симонов сказал, что можно попробовать, вышел на сцену и показал мне, как надо играть. Попросил повторить. Люди, сидевшие в зале, умирали от хохота, когда Симонов показывал. И вдруг я понял, что боюсь страшно, я ведь не комедийный артист. Тогда Рубен Николаевич сказал, что если я не выйду и не повторю рисунок, то страх останется со мной на всю жизнь. Я вышел, сделал все, как он показывал. В зале стояла гробовая тишина. И это было ужасно! Но после этого я уже ничего не боялся. И в водевилях играть очень любил и люблю до сих пор.

–  Какие  новые работы последнего времени принесли вам  и удовольствие, и творческое удовлетворение?

– Сейчас у меня такой возраст, когда я играю только то, что хочу. Думаю, я это заслужил – выбирать роли.  В декабре  состоялась премьера спектакля «Последние луны» по пьесам  Бордона и   Мюллера.  Это интересный и одновременно сложный материал.  Он обращен к обществу и рассказывает о том, как это самое общество относится к старикам и детям. Я там играю очень старого человека, которого сын отправляет  в дом престарелых.  История страшная, трагическая. Когда-то эту роль играл Марчелло Мастроянни. Это была его последняя работа. Его возили в театр из больницы.  

Вот недавно записал на радио «Войну и мир» Толстого, вычленив из романа всю линию князя Андрея Болконского. Это шесть часов чистого времени.  И это было великое счастье. Ни в одной роли в театре и кино нет такой немыслимой высоты, нет такой глубины познания смысла жизни, которая есть в линии князя Андрея Болконского. Мне эта работа доставила громадное удовольствие. Я был по-настоящему счастлив…

Беседу вела Жанна Филатова

Редакция журнала "Театральная Афиша"
Пишите нам: afisha@teatr.ru

главная страница | Реклама на сайте | театральный клуб | третий звонок | рекомендуем спектакли | ссылки | журнал