АНДРЕЙ СМОЛЯКОВ: Мне интересно блуждать по лабиринтам человеческих заблуждений

Его судьба складывалась непросто. Но он был верен себе и шел по раз и навсегда выбранному пути. Стиснув зубы, он преодолевал препятствия, которые ставила перед ним жизнь, и был благодарен ей за то, что она всегда давала ему шанс несмотря ни на что оставаться актером.

Сегодня Андрей Смоляков востребован и театром, и кино, и телевидением. «Отец Сергий» и «Государственная граница», «Привет, дуралеи!» и «Тихие омуты», «День рождения Буржуя» и «Ледниковый период», «Антикиллер-2» и «Дети Арбата», «Штраф­бат» и «Адъютанты любви» – вот лишь немногие фильмы и сериалы, в которых у Смолякова были интересные и значительные роли. А в родной «Табакерке» артист играет Хлудова в булгаковском «Беге», Брюскона в «Лицедее» Бернхарда, Актера в горьковском «На дне». На мхатовскую сцену он выходит в роли Гаева («Вишневый сад» Чехова) и д’Орсиньи («Кабала святош» Булгакова).

— Андрей Игоревич, в вашей судьбе поначалу было много неожиданных поворотов. Вы серьезно готовились в медицинский институт, а поступили в творческий ВУЗ. Учились в Театральном училище им. Щукина, но через два с половиной года перешли в ГИТИС, сыграли главную роль в знаменитом спектакле «Маугли» в студии Табакова, но после триумфа оказались в Театре им. Гоголя… Чем были вызваны эти перемены?

— У каждого из этих переломных моментов в судьбе своя история. Момент случайности, и я здесь не лукавлю, был, когда я поступал в театральный институт. Я действительно очень хотел стать доктором, даже ходил на занятия, но однажды увидел в газете объявление о том, что училище им. Щукина проводит набор с предварительными консультациями. Если бы не эта строчка – «предварительные консультации», – то я никогда бы не пошел в творческий ВУЗ. Эта сторона жизни до момента поступления в институт меня ни в коей мере не волновала. Более того, я был с ней совершенно не знаком. Хотя не могу сказать, что в детстве я никогда не выступал на сцене. Да, у меня были и агитбригады, и вокально-инструмен­таль­ный школьный ансамбль. Я принимал участие в конкурсе чтецов и еще будучи пионером был в негласной команде, которая читала приветствия на областных комсомольских и партийных конференциях. Так что сцена мне была известна, но я никак не думал, что сцена может стать моей профессией. Меня эта мысль как-то не посещала. Что тогда щелкнуло в моей голове, какое замыкание произошло в мозгах, когда я прочитал «предварительные консультации», я не знаю. Но желание быть доктором подверглось сомнениям. И сиюминутное решение попробовать вылилось в то, что мама, будучи в командировке, записала меня на консультацию, и я поехал в Москву.

Александр – А. Смоляков, «Последние», 1995 год

На открытии юбилейной выставки О.П. Табакова, 2005 год

Хлудов – А. Смоляков, «Бег»

Актер – А. Смоляков, «На дне»

Брюскон – А. Смоляков, «Лицедей»

Черный – А. Смоляков, «Смертельный номер», 1994 год

Лопахин – А. Смоляков, Раневская – Р. Литвинова, «Вишневый сад», МХТ им. А.П. Чехова

На репетиции с Ириной Пеговой и Мариной Зудиной

На репетиции с Миндаугасом Карбаускисом

Время от времени в состоянии одиночества я иногда мысленно возвращаюсь к этому, думаю, что же все-таки толкнуло меня тогда в эту профессию. Но ответить себе на этот вопрос, найти ту самую отправную точку, докопаться не могу. Подольск – не самый большой город. И все мои сильные впечатления были связаны с кино. Я, как и все подростки, засматривался такими фильмами, как «Неуловимые мстители». Так что об актерской профессии у меня были тогда только юношеские романтические представления. Правда, моя мама очень любила оперу и балет, и мы не пропускали ни одной премьеры в Большом театре. О театре же драматическом я вообще до института ничего не знал. Не имел никакого представления. Так что выбор профессии был все же случайностью.

История с переходом из одного ВУЗа в другой несколько иная. Поступив в Щукинское училище на курс к Алле Александровне Казанской, проучившись там два с половиной года, я получил приглашение от Константина Райкина, который ставил на курсе у Олега Павловича Табакова в ГИТИСе спектакль «Маугли». По замыслу, Маугли должен был быть, что называется, «со стороны», должен был быть чужаком. Пригласили меня. Я включился в работу. Уже шли репетиции, уже была моя влюбленность в этот процесс, в партнеров, в режиссеров. И вдруг тогдашнее руководство Щукинского училища, даже не руководство, а ректор, господин, товарищ Пелисов запретил мне участвовать в этом спектакле. Он просто не разрешил ученику Щукинского училища работать в каком-то там подвале, да и еще, как он выразился тогда, «у сомнительного Табакова». Хотя Алла Александровна Казанская, мой руководитель, была совсем не против. И вот передо мной встала дилемма. Возник этот непростой вопрос. Ну, уж очень мне все нравилось в «Маугли», уж очень было интересно, хотя я не отметаю достоинства тех работ, которые уже были у меня в Щукинском. Мучился я больше двух недель. С одной стороны, я понимал, что подвожу своих товарищей по Щукинскому училищу, понимал, что для Аллы Александровны это было не очень приятно. С другой, – в «Маугли» все было как-то особенно ново, меня туда словно тянуло, там было страшно интересно. И я скажу честно, что в восемнадцать лет решать такую проблему очень и очень не хочется. Но так случилось, я принял решение и ушел из Щукинского училища в ГИТИС, в спектакль Константина Райкина «Маугли», на курс к Олегу Павловичу Табакову.
Вот тогда-то и должен был возникнуть новый театр, но Табакову не дали этого сделать. Театр задушили.

— Какие чувства вы тогда испытывали?

— Было ощущение случившейся катастрофы. Мы ведь, я имею в виду весь курс, все время жили некоей особенной жизнью, нашим театром. Мы так жили, Олег Павлович так жил. Мы ни на секунду не сомневались в том, что и после института мы будем продолжать жить вместе. Мы так росли, мы так воспитывались Табаковым. Он нас воспитывал для себя. У него был особый подход к преподаванию. Одно дело, ты готовишь просто актеров. И совсем другое дело, когда ты готовишь актеров для себя, для своего театра. Я даже больше скажу. После этой всеобщей беды, которая на нас всех свалилась, когда мы были вынуждены начинать каждый сам по себе и вне стен подвала, тут-то и оказалось, что мы не готовы к самостоятельной жизни, то есть у нас не было опыта жить в одиночку. После того как мы были окружены любовью, вниманием, заботой, каждый из нас оказался предоставленным самому себе.

— Реальность показалась вам страшной?

— Она была не то чтобы страшной, она была безразличной к каждому из нас. Вообще вхождение куда-то, в нечто уже давным-давно состоявшееся – это момент очень сложный. Конечно, судьбы складывались по-разному. Мне было, может быть, чуть-чуть полегче, потому что я к тому моменту уже снимался в кино. Хотя моя театральная судьба в тот момент сломалась. Я поработал немного в театре Гоголя, потом играл в театре у Аркадия Райкина. Но ролей-то стоящих ни там ни там у меня не было. И только спустя почти десять лет Табаков открыл-таки свой театр.

— А где же вы жили все это время, вы ведь не москвич?

— Снимал маленькую комнатку в коммуналке по очень щадящей цене на улице Башиловской.

— Андрей Игоревич, теперь, спустя столько лет, когда у вас есть возможность взглянуть на период своего театрального безвременья, как думаете, вам нужны были такие испытания или лучше было бы их миновать?

— С одной стороны, вроде бы это закаляет. Закаляется металл, закаляется твой характер. И может быть, это и повлияло на что-то, что произошло в моей жизни потом. Я не знаю, не могу сказать… Но, с другой стороны, не каждый человек может вынести подобный груз, не каждому нужны такие испытания. Можно ведь и сломаться. Наверное, я в силу своего спортивного характера это преодолел. Вот спортсмены. Они ведь тренируются изо дня в день, тренируют свои мышцы, преодолевают трудности ради результата, который где-то там когда-то будет. У меня, видимо, тоже что-то подобное срабатывало внутри. Говорил себе: «Андрей, не сегодняшним днем жизнь заканчивается». Не то чтобы я во что-то сильно верил и надеялся. Но я уже был в этой профессии. Я снимался в кино и был там реализован. Я знал, что надо работать. Да я и сейчас так живу. Артист должен быть всегда в форме. Вот и все.

Был и еще один момент. Несмотря на то, что большинство наших ребят, и я в их числе, начали тогда устраивать свою судьбу, нас все же еще долго питала надежда, что в конце концов мы все-таки соберемся вместе. И когда Олег Павлович Табаков набрал следующий курс, то мы там преподавали. И тем самым продолжали существовать вместе. И все равно это было какое-то объединение людей. Потом, когда начались перемены в стране, то лучик надежды забрезжил более ярко. И все пришло, наконец, к логическому завершению.

— Люди молодые, да еще и занимающиеся искусством, театром, мало интересуются вопросами политики, общества, власти… Когда ваш театр-дом был закрыт и вашу судьбу решили за вас, вы ответили себе на вопрос, кто в этом виноват и почему это случилось?

— Конечно. И хотя судьбой нашего театра распорядились тогда товарищи Гришин и Демичев, внутри меня возникла какая-то стена, отделившая меня от всего этого. Кто-то из журналистов назвал меня асоциальным типом. Наверное, в какой-то степени это так. Я живу себе и живу. Я работаю и работаю. Конечно, всем нам хочется жить в счастливой стране. Иногда, сегодня, мне кажется, что есть проблески этого возможного счастья. Иногда опять наступает затемнение. Но ведь никто не говорит, что дистанция, которую мы все должны пройти до счастливой жизни, короткого размера. Она совсем, совсем не короткая.

— Так или иначе, но представление зрителей об актере складывается на основании тех ролей, которые он играет. Вы часто играете авторов, которых называют сложными для театра. Это и Набоков, и Булгаков, и Стриндберг, но создается ощущение, что вам, как актеру, они даются удивительно легко. Это обманчивое впечатление и ощущение легкости вызвано вашим мастерством или такие роли, как Горн из «Камеры обскура», Хлудов из «Бега», Ротмистр из «Отца», действительно приносят вам удовольствие?

— Одно время имя Август Стриндберг было нарицательным – настолько, что люди не всегда решались идти на его драмы в театр. Я думаю, что мне очень интересно блуждать по лабиринтам человеческих заблуждений. Мне нравятся авторы, которым не свойственна простота.

— Какие чувства и мысли вас посетили, когда вы в первый раз вышли на сцену Художественного театра?

— Я понимаю, о чем вы говорите. Знаете, в вещах подобного толка я совсем не лиричен. Да, я вышел на сцену этого театра, да, отдаю себе отчет в том, что это Московский Художественный театр, что здесь трудились отцы-основатели. Но я выхожу на сцену без придыхания, выхожу и делаю свою работу.

— Вы много снимаетесь. Фильмы и сериалы с вашим участием как правило хорошего качества, я имею в виду не только техническое, но главным образом художественное качество. Вы тщательны в выборе картин?

— У меня есть счастливая возможность выбирать. И эту возможность мне дает театр. И пока есть театр, как говорится, спина моя прикрыта. Мне не надо хвататься за все, что мне предлагают. И я выбираю из того количества, что мне предлагают, выбираю то, что мне наиболее интересно, и то, что, на мой взгляд, наиболее художественно состоятельно.

— В чем для вас сегодня заключается смысл актерской профессии?

— В простом и жестком слове «профессионализм», который сегодня семи­мильными шагами практически уходит из нашей (и не только нашей) профессии. Только в этом.

— Какое место в вашей жизни занимает театр?

— Театр всегда был для меня на первом месте и остается. Если театр для артиста не на первом месте, то невозможно честно делать свое дело. Да и вообще не надо выходить на сцену, потому что ничего настоящего и стоящего ты все равно не сделаешь.

— А как семья относится к тому, что первенство отдано не ей?

— Нормально. Сыну Дмитрию уже двадцать два года. Он учится в Университете радиоэлектроники и автоматики. И чем меньше над ним меня с назидательным видом, тем ему лучше. А с женой мы прожили почти четверть века. Она у меня солистка Большого театра, ныне педагог Академии хореографии. Так что проблем на почве театра у нас не было и нет.

— Совсем недавно вы работали над спектаклем «Потомок» и работали в качестве режиссера. Вы собираетесь продолжить занятия режиссурой?

— Никогда в жизни не буду этим заниматься.

— Почему?

— Потому что мне страшно. У меня это нормальный, здоровый страх, в силу того что я – человек амбициозный и самолюбивый. Режиссер – это человек, который огромную толпу людей берет и зовет в очень трудную дорогу. А я боюсь, что на протяжении пути, не дойдя до конца, я растеряю интерес этих людей к себе. Вот такие у меня страхи. Такая фобия.

— Не возникла ли у вас с возрастом потребность писать? Сейчас это даже модно…

— Потребность не возникла, потому что она у меня как раз прошла с возрастом.

— А потребность выходить на сцену не проходит?

— Нет. Правда, иногда, от разочарований, когда поглядишь окрест себя и подумаешь, что, может быть, стоит заняться каким-нибудь другим делом… Но с усталостью это проходит. Вообще усталость – хорошее состояние для актеров. Если актер устал, значит, он работает, значит, он нужен.

— Вы в Театре п/р Табакова с момента его основания, вы все знаете про этот театр: и в каких муках он рождался, и как рос, и чем болел. Знаете и то, как и чем театр живет сегодня. Какой период в жизни «Табакерки» вы назвали бы самым счастливым?

— Тот… Ну, что может быть счастливее компании молодых людей, вступающих в жизнь так ярко, так весело, с надеждами, мечтами, с верой в себя. Что может быть лучше такой компании и такого времени…

— «Табакерка» сильно изменилась с тех пор?

— Конечно. Она стала театром со всеми протекающими в нем процессами. «Табакерка» стала взрослой. Это нормально. Иначе и быть не может. Я ведь тоже не молодею…

— Что команда сумела сохранить и сберечь на пути от юности к зрелости?

— Чувство партнерства. Партнер должен быть живым. Это как в теннисе. Не тот хорош, кто ударит лишь бы отбить, а тот, который красиво разыграет с тобой партию. Должно быть взаимное удовольствие от игры. В театре Табакова мы практически пытаемся так жить уже многие годы. Этому нельзя научить, это прививается личным примером педагога или театра, в котором работаешь. Это прививка, это можно только взрастить…

— Есть ли время и желание ходить в другие театры?

— Времени не хватает. А когда оно вдруг есть, то задумываешься, куда пойти, зачем пойти. И понимаешь: лучше это время использовать как-нибудь иначе. Не знаю, не хочу быть брюзгой, но мне мало куда хочется направить свои стопы.

— И даже опыты молодой и дерзкой режиссуры не привлекают вашего внимания?

— Из молодых для меня сегодня звучит только одно имя – Миндаугас Карбаускис. Я смотрел все его спектакли и в двух играю – «Синхрон» и «Лицедей», вернее, играл, потому что «Синхрон» уже ушел из репертуара. Я смотрю, как этот человек работает и удивляюсь. Он, на мой взгляд, безмерно одаренный человек. Мне было с ним легко и приятно работать. Мы быстро нашли общий язык, потому что он человек театральной формации. С ним очень хорошо, даже слишком хорошо работать. Можно даже ничего не делать, он сам за тебя все сделает. Сегодня «Лицедей» – это, пожалуй, мой самый любимый спектакль.

— Вы позволяете себе мечтать?

— Если бы у нас у всех мечты становились явью, я бы мечтал каждую секунду. Но из-за того что не каждая наша мечта становится явью, я предпочитаю жить трезво, принимаю жизнь такой, какая она есть, и рассматриваю ее предложения. Наверное, я гораздо меньше предлагаю ей, чем она мне. Думаю, так честнее по отношению к жизни. Конечно, какие-то задачи я перед собой ставлю и стараюсь их выполнять. Конечно, у меня уже есть огромный список ролей, которые я уже никогда не сыграю. Но актер – это ведь всегда до конца неудовлетворенное в профессиональном смысле существо. Вот есть такой писатель – Федор Михайлович Достоевский. Мне хотелось бы поблуждать по лабиринтам человеческих заблуждений его героев. Надеюсь, это когда-нибудь случится…

См. также:

• Актер: Смоляков Андрей

Редакция журнала "Театральная Афиша"
Пишите нам: afisha@teatr.ru

главная страница | Реклама на сайте | театральный клуб | третий звонок | рекомендуем спектакли | ссылки | журнал